Из юристов в фандрайзеры: вместе с карьерой юриста Константин Седов отказался от споров о политике, неинтересного кино и перепалок в Интернете и стал помогать людям.
Не стал юристом
В детстве я мечтал стать пожарным, потом космонавтом, потом милиционером. Тут-то мама и сказала: «Будешь юристом». Для нее, режиссера по профессии, была важна финансовая составляющая: всегда при деле, всегда при деньгах. А все мои актерские замашки она душила на корню, не желая сыну такой же скорбной доли. Я поступил на юридический факультет в Высшую школу экономики. Шел в адвокаты, чтобы стать похожим на Плевако или на Кони. Даже писал у Тамары Морщаковой большую работу про суд присяжных: про его прошлое, настоящее и будущее. Правда, по моему глубокому убеждению, будущего (равно как и настоящего) у этого института нет, так что писал я про дела давно минувших дней…
Потом начал работать – сначала на подхвате у адвоката, потом в нотариальной конторе, позже помощником юриста, начал ходить в суды.
Тут-то я и понял, что это очень жестокий мир, с которым моя психика не справляется: накапливаются стрессы, усталость. Я впадал в ступор, когда мне хамили судьи, а клиенты просили сделать для нихчто-то явно противозаконное.
Но параллельно я занимался в театральной студии при ВГИКе, оттачивая пародийный жанр. Как-то раз друг привел меня в детскую больницу. И с тех пор, вот уже 13 лет, я оттуда не вылезаю, сделав клоунаду профессией для себя и для многих своих коллег.
Вовсе не жалею, что не стал юристом – я точно не был бы успешным и востребованным. И уж точно не был бы счастлив. Работая в юридической
конторе, я еле-еле досиживал до шести вечера, хватал портфель и мчался в театр. А коллеги засиживались допоздна и вкалывали по выходным. Теперь же я совместил свои жизненные интересы: театр, помощь людям, – и даже нашел в клоунаде некую публичность адвокатской профессии.
Главное, чтобы была цель
Я так устроен, что мне нужна мгновенная реакция на мои действия. Я жутко нетерпеливый: ждать решения суда по два-три года для меня просто немыслимо. В клоунаде же я сразу вижу результат – это идеально для меня. Зачастую люди начинают заниматься благотворительностью, когда они лицом к лицу столкнулись с бедой. Например, у Чулпан Хаматовой тяжело заболел племянник. Но
этого недостаточно. Вот люди приходят со своим горем – они потеряли близкого человека и воспринимают больничную клоунаду не как обычную работу, а как способ
излечения своей личной психологической травмы. Они хотят брать, а не отдавать.
Я отказываю таким людям и предлагаю им сначала самим прожить свое горе и только после этого, при желании, прийти снова. Из этого правила бывают исключения. Первопроходец и наш гуру Майкл Кристенсен стал больничным клоуном после того, как онкология не пощадила его брата. Лежа на больничной койке, тот написал Майклу
письмо и пожаловался, что в отделении очень скучно и не с кем поиграть. После смерти брата Майкл нацепил клоунский нос и пошел развлекать детей, которые проходят агрессивную терапию. Он делал это профессионально и избежал быстрого выгорания и любых других негативных последствий для психики. Ведь прийти в палату к больному ребенку один раз не проблема. Но чтобы работать регулярно, сделать больничную клоунаду своей профессией, одной личной драмы недостаточно. Личной травмы и опыта близких волонтеру хватит на два, максимум три месяца, за которыми, кроме боли и опустошения, ничего нет. Ты перегоришь и уйдешь. Возможно, даже получишь, что хотел, – а детям-то что?
Я испытываю удовольствие от того, что занимаюсь богоугодным делом, кайфую от обмена энергии с детьми: я им свою позитивную, они мне – свою боль и грусть. Да, морально я заряжаюсь, хотя физически устаю страшно. Сразу предупреждаю клоунов-новобранцев: альтруизму здесь не место. Пока клоун не сформулирует, как он удовлетворяет свое эго, он не сможет круто работать, потому что не будет достаточно мотивирован. Актеров театра и кино тоже учат искать мотивацию, чтобы быть востребованными в профессии. Только театр – это на потеху публике, а здесь – польза. И не важно, насколько велика цель, главное, чтобы она была. Все клоуны получают зарплату – это тоже часть мотивации. Пусть деньги и небольшие, но это важно – любой труд должен быть оплачен. Благотворительность не должна строиться на жалости и драме.
Кто мы
Мы – это 56 клоунов, из них 26 в Москве, остальные работают в регионах. И директор всего и всех я. Живем на пожертвования частных лиц и
корпоративных доноров. Наш бюджет 13 миллионов в год – это мизерная сумма с учетом кадрового состава и текущих расходов. Дефицит денег вынуждает постоянно искать новые источники финансирования, чтобы организация могла держаться на плаву.Иногда мы знаем, что денег хватит еще на два-три месяца, а потом придется снова их искать, как-то выживать, выкручиваться.
Почти все мои клоуны – профессиональные актеры или режиссеры с образованием и бэкграундом. Остальные – педагоги или психологи. У нас есть технический директор Наталья. Коучи Илья, Оля и Лена (актеры по образованию) поддерживают клоунов, обеспечивая им развитие. Тренеры Олег, Варвара и ваш покорный слуга занимаются повышением профессиональной квалификации. Психолог Анна помогает справляться с психологическими проблемами, которые возникают у клоунов на работе: невменяемые родители (очень редко, но бывает), озлобленные дети, проблемы в тандеме. Еще есть бухгалтер на аутсорсинге. За экспертную поддержку отвечает Morgan, Lewis & Bockius LLP. Мои однокашники Антон Степаненко, Петя Жуков, Михаил Дубин с супругой Марией Алешкиной, Арсений Ашомко, Максим Чернин, Александр и Анна Копылковы, Лилия Басова дают деньги на мероприятия и акции. Финансово помогают «Сбербанк Страхование» и «Мосэнергосбыт» в лице Ивана Таврина.
Еще я делаю семинары по клоунаде для обычных людей – для тех, кто ищет клоуна внутри себя, хочет явить миру своего внутреннего дурака. Большая организация АНО «Больничные клоуны» сложилась не сразу.
Когда я бросил заниматься юриспруденцией, два года работал в Службе милосердия и благотворительности при храме Российской детской клинической больницы. И тогда Лина Салтыкова, руководитель благотворительного фонда, пригласила меня поработать клоуном-волонтером. Потом я нашел в Белоруссии единомышленника Андрея Кизина, и вместе с ним мы из добровольцев превратились в профессионалов, сделав первую школу волонтеров. Из двух сотен человек, прошедших обучение, работать остается в среднем пять–восемь человек. Но за шесть лет удалось создать
стабильную организацию, а благодаря спонсорам – поставить обучение актеров профессии больничного клоуна на поток. И сейчас кадровая текучка не больше 10–15%.
А также их родители
В начале пути пришлось столкнуться с непониманием со стороны врачей и администраций лечебных учреждений. К нам относились с недоверием, выгоняли.
Кто мы вообще такие? Зачем пришли? Вдруг сделаем хуже? Но самое страшное, если пообещаем детям прийти и не придем – обманем их ожидания. Мне хватало ума приходить всегда. Изо дня в день я околачивал пороги онкологических отделений, завоевывая доверие врачей и внимание пациентов. Мне стали поручать важные и ответственные задания: успокоить и переключить внимание ребенка во время
сложной и болезненной процедуры, быть с ним рядом, держать за руку, разговаривать. Сейчас мы охватили все возрастные категории и практически весь спектр тяжелых заболеваний. Это онкология, нейроонкология, иммунология, ортопедия.
Последние два года задействовали взрослый и детский паллиатив (проще говоря, хосписы), и еще мы работаем с пожилыми людьми в домах престарелых. Выход в отделение длится от одной (если тебя послали куда подальше) до 10–12 минут. Каждый клоун работает два раза в неделю. Нужно уметь подстраиваться под любой возраст. Маленьких детишек, главное, не напугать, для этого есть строгий и четкий протокол работы с ребенком до года. У дошколят своя возрастная психология. Подростки зачастую отторгают нашу помощь. Но, скажем, во Франции картина куда более удручающая – тамошняя молодежь может и нагрубить клоуну… А наша все-таки гибкая, порой готова включиться в игру, может посмеяться над собой. Главное, не ранить и подстроиться под индивидуальность каждого пациента. По реакции бабушки и дедушки похожи на дошколят, но тематика там другая, у них большой багаж знаний и жизненный опыт. Надо петь знакомые им песни, воскрешать воспоминания их молодости, они хорошо реагируют на игры: вовлекаются, участвуют, наблюдают с неподдельным интересом. Все должно быть прозрачно, понятно, доступно. Никакой спонтанности и экспрессии – пожилых пациентов это настораживает и даже пугает. А вот дети отлично реагируют на импровизацию, нелогичность или нереальность происходящего. Они чувствуют искренние эмоции клоуна, им важна честность в любом ее проявлении.
Дети в стерильных боксах, куда нам ходу нет, и тяжелые паллиативные пациенты наблюдают за нами пассивно, со стороны. Мы стараемся создать атмосферу вокруг них, задействуем касания, мыльные пузыри, если уверены, что это их не напугает. Это очень тяжело, потому что в таких случаях мы не получаем обратной связи, ходим,
как по минному полю.
Не навреди
Сложнее всего с хосписными пациентами. Над ними довлеет груз неразрешимых проблем. 60% нас принимает, а 40 – посылает куда подальше. Конечно, мы не обижаемся. С ними нужно быть очень мягкими, аккуратными и неназойливыми – просто игра взглядов, пластика тела. Зачастую они вообще не понимают, что в этом учреждении делают клоуны. Им важно внушить, что это не ради денег и не за деньги. Мы не аниматоры, не фокусники, не воры и не мошенники. Мы просто клоуны, с которыми без задних мыслей можно поиграть в детство и отвлечься от своих тяжелых
мыслей хотя бы на полчаса. Есть даже способ измерить результат нашей деятельности. Подробные исследования проводились в нескольких европейских странах и в Изения») предельно проста в использовании. Дети и родители отмечают свое настроение до прихода клоунов и после их ухода. Среди маленьких пациентов удовлетворенность, как правило, составляет 85–90%. Для малышей есть другая техника – «Рисунки настроения». После нашего ухода картинки становятся ярче, оптимистичнее. Есть французский кодекс правил поведения, адаптированный к нашим реалиям. Главное, не обещать ребенку, что он поправится, – это жестоко. Можно пожелать выздоровления, но не обещать. То есть не навредить.
Клоуны всегда работают в парах. Ассортимент шуток и вариативность работы в дуэте всегда на порядок выше, чем у одиночки. Партнеры работают друг с другом, и даже если им не удалось втянуть ребенка, пассивно-то он все равно участвует, наблюдает. Сам с собой клоун работать не может. Мы не аниматоры из шоу, у нас нет сценария, мы импровизируем и всегда ждем, что ребенок предложит свою игру, которую мы подхватим. Мы приходим в больницу раз в неделю, и дети, которые проводят там долгие месяцы, привыкают к нам и ждут. Не могусказать, что часто поддерживаю контакт с выздоровевшими пациентами, зачастую они просто хотят забыть тот ужас, с которым им пришлось столкнуться в больнице. Это нормально. Но есть ребятишки, которые добавляют меня, других клоунов и лечащего врача в «ВКонтакте», а потом
пишут, что запомнили нас, рады тому, что мы их навещали. Не скрою, это приятно.
Если с детьми и врачами выстраивать отношения мы научились, то самый сложный объект нашей клоунады – родители. Не все взрослые понимают, для чего мы нужны. Мы не устраиваем шурум-бурум для галочки, обходя все палаты без разбору. Прежде чем начать работать, мы спрашиваем у врачей, ко всем ли можно заходить, не навредим ли мы ненароком, не поставим ли под угрозу эффект от лечения. Многие родители этого не знают и перестраховываются, преграждая нам путь в палату. Наперекор их желанию мы не идем. Предлагаем посмотреть, как мы работаем с другими детьми, как они чувствуют себя во время нашего визита и после его завершения. Мы ведем себя мягко, и через пару недель родительские сомнения улетучиваются. Если ребенок хочет, чтобы мы к нему зашли, а мама нет, мы
машем ребенку с порога и обещаем, что обязательно заглянем к нему в следующий раз.
Детям нужен папа
Да, дети иногда уходят – увы, не домой. Врачебный цинизм мне не свойственен, но если я буду умирать с каждым ребенком, меня не хватит даже на полгода. Клоун – это образ: нос – маска, Тим-Бом-Том – чужое, несуществующее имя. Все это механизмы моей собственной психологической защиты. Иначе нельзя – а то горе и страх проникнут внутрь и сожрут, как раковая опухоль. В определенных дозах информация, конечно, в любом случае проникает, но именно актерская профессия и умение вживаться в образ учат не воспринимать несправедливость болезни
как личное горе. Мы не беремся за частные заказы и не ходим домой к детям, больным ОРВИ или краснухой. Неделя-две в постели – это не такой уж большой
стресс. Мы ходим туда, где тяжело, долго, больно, где детей мучают химиотерапией. Травма, как правило, не так страшна, как онкология. Активные дети периодически что-то себе ломают быстренько идут на поправку и уходят домой на своих двоих.
Ошибки были, не без этого. Сначала я не допускал своих соратников и единомышленников до управления. Потом хотел стать другом для всех клоунов, и это снова отражалось на качестве работы. Не мог же я пожурить или оштрафовать друга! Теперь эти болезни роста позади.
Однажды двое престарелых детей вырвали у меня ридикюль с реквизитом и убегая рассыпали и разломали его содержимое. Я очень обиделся. Потом они приходили извиняться, а я принял их достаточно прохладно. Но я не имел права на них обижаться – совсем, никогда! Теперь я это хорошо понимаю.
Пусть каждый помогает, чем может: руками, деньгами, мозгами. Все нужно и важно: сдать кровь, убраться в квартире, найти транспорт, приготовить, постирать, сходить в магазин. Хотите принести людям добро – идите в фонды «Вера», «Подари жизнь», «Милосердие», «Маяк». Это слаженные команды, которые десятилетиями вы-
страивали индустрию благотворительности. Я больше не мечтаю о космосе, я просто хочу выспаться. До рождения детей у меня были хобби: баскетбол, театр и кино. Сейчас же времени хватает только на семью и работу. Детям ведь нужен папа, а не клоун.
Беседовала: Ксения Богданова
